Мы были сначала в вагоне. Самолеты летят, и ребята говорят: «Ой, листовки!». А у нас мальчик один был, и он говорит: «Нет, это не листовки, это бомбы». А мы спустились вот только из поезда [на станции Лычково], вышли из вагона, и в это время начали взрываться бомбы.  Ну вот и все. Мы тогда скорее побежали, легли в картошку, там, где сейчас с другой стороны вокзала – тогда вокзала не было – там был какой-то дом и вот эта картошка, вот такая вот [большая].

Ну, мы там залегли, а в это время начали обстреливать. На бреющем полете. Довольно низко, по крайней мере, его, извиняюсь, физиономию улыбающуюся я до сих пор помню, а уже прошло 75 лет. Более того, я никогда за эти годы, ни разу не была в Германии, хотя моя работа была связана с заграницей, ни разу и ни за какие… Нет, нет и нет. Не могу.

Но он в нас не попал… не попал. Хотя они видели, что это дети. Сначала мы побежали в какой-то сарай, а потом в лес. Были в лесу, потом ребята пришли, хлеб принесли черный, а потом – голод.

Было очень темно – в лесу нет освещения, может, было часов десять, не знаю сколько. Они нас собрали и повели уже туда, на вокзал… не на вокзал, а к поезду. Опять погрузили нас в эти теплушки, и мы поехали дальше.

Страх – да, мы, конечно, испугались. И когда ехали мы на поезде уже в Кемеровскую область, нас сопровождали два истребителя. Мы не должны были нигде останавливаться. И когда уже тормозили, остановились, они нас облетали, а нас всех трясло, потому что мы думали, что опять бомбежка.