Осенью сорок первого моя бабушка, Александра Соболева, осталась в городе одна. Дочь успела уехать к родным в Костромскую область, муж, хотя и не подходил по возрасту, был забран в армию как военный инженер-строитель. Уезжая быстро, он успел сказать только две вещи: не надо заклеивать окна полосками, ибо это совершенно бессмысленно, и не надо спускаться в бомбоубежище, ибо от прямого попадания это не спасет, а так – Бог милует. Так и вышло: дом наш на углу Пушкарской и Ленина стоит, как стоял, и гнутые стекла в окнах остались целыми до сих пор.

Бабушке только что исполнилось тридцать пять. Она – проректор Университета по работе с заочниками. Она одна в огромной квартире. Первое время голод не очень замечался: много работы, да и ели в семье традиционно мало, все стройные и интересы совсем иные.

Бабушка пешком бегала на работу до 9 линии, ловко избегая милиционеров, загонявших народ в убежища во время обстрелов и бомбежек. Но однажды ее почти силой затолкали в подъезд дома, что на углу переулка Нестерова и Зверинской. Опоздание было немыслимо. И бабушка, оттолкнув дежурных, рванула на улицу к Князь-Владимиру. Буквально через полминуты за спиной у нее раздался взрыв. Она оглянулась на бегу – дома не было. До сих пор там сквер.

Но заочники быстро исчезли из города, и бабушку перевели на работу в Василеостровский райком партии, где она занималась устройством детей, потерявших родителей. Романтик и книгочей, бабушка умела преодолевать голод и страх книгами, а еще уроками, преподанными ей свекровью, русской столбовой дворянкой: «Никогда ни в какой ситуации не жалеть себя и жить достойно, несмотря ни на что». И бабушка мылась ледяной водой, снегом, подавала сама себе жалкие крохи на фарфоре, сидела за столом прямо, будто в парадной столовой. И это работало!

Иногда вдвоем с подругой, редактором издательства «Наука» Ариадной Кормильцевой, они ловили крыс. Прекрасно понимая, что целую крысу им не поймать, они охотничьим ножом умудрялись отрубать им хвосты. Обе хором уверяли меня, что вкуснее супа из крысиных хвостов нет ничего.

Но голод брал свое. Однажды, поднимаясь поздним вечером в полной темноте по обледенелой лестнице, она упала. И подняться уже не могла. Сначала она долго шарила руками в поисках опоры, но ее не было. Наконец рука натолкнулась на что-то, и бабушка не сразу поняла, что это объеденное крысами лицо мертвеца. Началось самое страшное – паника. Это была неминуемая смерть.

Но каким-то последним усилием воли бабушка заставила себя вспомнить о дочери. Она, потеряв первого мужа в двадцать лет, не позволит судьбе оставить ее Лялю сиротой! Не позволит! И, сжав зубы, срываясь, но снова двигаясь вперед, бабушка поползла по нечистотам и трупам к себе на третий этаж. А назавтра к ней забежал товарищ, уезжавший в командировку на фронт, и отдал ей свою карточку. Бабушка выжила, товарищ через день погиб.

Вскоре ее ждало еще одно испытание: собирая осиротевших по разным причинам маленьких детей, бригада подобрала пухленькую розовощекую девочку. В приемнике она упорно отказывалась от еды, капризничая и уверяя, что дома всегда ела сладкие котлетки. Все было понятно. К расследованию подключились ГПУ, собаки, и квартиру людоедов быстро обнаружили. Через них тогда вышли и на людоедский притон, существовавший в гроте под беседкой на территории Ботанического сада. Мертвый пустынный сад, снег по грудь, а в гроте ковры, пустые бутылки, кости. Расстреливали всех, не считаясь даже с возрастом. До сих пор не могу спокойно проходить мимо.

В июле сорок второго бабушка, переправив группу детей через Ладогу, в город не возвратилась, а вернулись они с мамой уже только в сентябре сорок четвертого. Бабушки нет вот уже двадцать шесть лет. О многом не успела я спросить, многое она не хотела рассказывать сама. Но я навсегда осталась «ушибленной» блокадой, и для меня больно и свято всё, что с ней связано.

Записано со слов Марии Барыковой.